ГРЭМ ГРИН И ЕГО РОМАНЫ - Статья №1
ВОЗМОЖЕН ЛИ ОТВЕТ НА ВЕЧНЫЕ ВОПРОСЫ БЫТИЯ?
История мировой литературы знает немало писателей, все творчество которых составляет как бы единый, цельный и замкнутый мир со своей географией и историей, со своими традициями и нравами, объединенный подчас даже общими персонажами, переходящими из произведения в произведение. Таков Уэссекс в романах Томаса Харди, «пять городов» у Арнольда Беннета, округ Йокнапатофа у Уильяма Фолкнера.
Грэма Грина никогда не привлекала подобная географическая локализация. Его герои, по преимуществу англичане, реже всего жили на родине. Судьба забрасывала их в Швецию и во Вьетнам, на Кубу и в Конго... Перечислять страны и континенты, где происходит действие книг Грина, дело долгое. И все же, несмотря на многообразие тем, сюжетов, конкретной обстановки того или иного романа—а их создано за шестьдесят лет творческой деятельности более двух десятков,— Грин всегда творит свой единый и неповторимый мир, объединенный типами героев и общностью поставленных проблем — тех самых вечных или «проклятых» вопросов, которые актуальны в любую эпоху и на любом краю земли. Критики справедливо говорят о «гринландии»—стране, рожденной воображением и талантом писателя.
Грина всегда волновало, как те или иные моральные категории и принципы реально преломляются и воплощаются во взаимоотношениях между людьми. Его занимала природа и сущность добра (для Грина это прежде всего человечность, сострадание) и зла (догмы, черствости, лицемерия). Одним из ключевых вопросов для писателя был и остается вопрос о праве личности активно вмешиваться в судьбу других людей даже из самых лучших и благородных побуждений.
Естественно, на разных этапах творческого пути писатель трактовал эти вопросы далеко не однозначно и вовсе не одинаково. Поэтому «гринландия» совсем не похожа на мир романов писателя Сааведры из «Почетного консула», где, несмотря на внешнее кипение кровавых страстей, все застыло и закоснело, а персонажи лишь меняют легко узнаваемые маски.
Мир гриновских книг динамичен, сложен, можно сказать, запутан Он противоречив, парадоксален, непредсказуем, нередко трагичен и одновременно нелеп и смешон. Словом, именно таков, каков на самом деле...
Жанр предисловия не дает пространства для подробного рассмотрения эволюции писателя. Но для понимания предлагаемых в данном томе произведений краткий экскурс к истокам творческой биографии просто необходим.
Писать Грин начал рано и, как и многие начинающие, отдал дань поэзии. Уже в 1925 году, когда ему был двадцать один год, вышел в свет небольшой стихотворный сборник — его первая книга и одновременно последняя книга стихов. В дальнейшем Грин писал рассказы и пьесы, путевые очерки и эссе, критические рецензии и автобиографическую прозу. Но настоящую и заслуженную славу принесли ему романы.
Первый роман, «Человек внутри», вышел в 1929 году. Это книга молодого писателя. В ней нет той сдержанности и одновременно тонкости, прозрачности стиля, которые составляют одно из непреходящих достоинств любого зрелого произведения Грина. Но уже в самом первом романе он задается теми вопросами, которые предстанут перед нами иными своими гранями в его дальнейшем творчестве. В скором будущем станет типичным и выбор героя — человека, загнанного в тупик обстоятельствами, совершающего двойное предательство и кончающего самоубийством. Уже в самом первом историческом романе, действие которого отнесено к началу XIX века, звучат мотивы, остающиеся излюбленными и в зрелых, завоевавших славу книгах: мотив предательства, иногда невольного, и преследования, преступления и наказания, физического поражения и морального очищения и победы.
На остросоциальном материале построен роман с символическим названием «Это поле боя» (1934). Молодой рабочий, коммунист Доувер, оказывается в тюрьме за непреднамеренное убийство полисмена. Ему грозит либо смертная казнь, либо восемнадцатилетнее тюремное заключение. «Поле боя», в трактовке Грина,—не только напряженность социальных столкновений, но и конфликты, возникающие в сфере сугубо личной. И товарищи по партии, и власти предержащие рассматривают Доувера как пешку в своей большой игре. Вторых беспокоит, как будут реагировать рабочие на казнь Доувера. Первые же полагают, что смерть Доувера и спровоцированное ею возмущение масс полезнее для их целей, чем длительное тюремное заключение. Одним словом, Доувер как таковой не интересует ни тех, ни других. Не менее драматична и личная коллизия, причиной которой становится Доувер. Перед его женой Милли встает дилемма: либо лишиться горячо любимого мужа, либо ждать его возвращения чуть не два десятка лет, и она, вполне естественно, не уверена в том, хватит ли у нее сил остаться верной своей любви. Но, быть может, сложнее всех брату Доувера, который страстно влюблен в Милли. Если Доувер не будет казнен, то брату придется долгие годы хранить верность не только ему, но и Милли и своей любви. Грин пристально исследует диалектику человеческой души, где благородные цели сочетаются с бесчеловечными средствами их достижения, где героизм и предательство существуют бок о бок.
Черная и белая краски не способны передать все многоцвегие и многообразие окружающей жизни — этот непреложный закон настоящего искусства Грин понял в самом начале творческого пути.
«Полем боя», где по большому счету нет победителей, оборачивается жизнь, изображенная и во многих других произведениях Грина, прежде всего в наиболее значительных его романах 30-х
годов — «Меня создала Англия» (1935) и «Брайтонский леденец» (1938). В первом из них трагические судкбы героев неразрывно связаны с социальными процессами, определившими ход развития западноевропейских стран первой четверти XX века,— созданием крупных транснациональных промышленных и финансовых монополий, борьбой трудящихся за свои права, ростом деклассированных элементов — людей, в силу свойств характера или стечения обстоятельств оказавшихся на обочине и не способных противостоять мощному давлению общества.
Вывод Грина пессимистичен—любой протест, любая борьба кажутся ему в те годы бессмысленными, даже губительными.
В романе как бы два полюса: процветающий шведский предприниматель Крог и нищий журналист англичанин Минти. Надо сказать, что Грин одним из первых в XX веке попытался создать психологически глубокий и достоверный образ современного дельца.
Крог вовсе не злодей, в нем просто осталось мало человеческого— он превратился в своего рода умную и великолепно отрегулированную машину, запрограммированную лишь на одну функцию—делать деньги. И любое препятствие, мешающее исполнению данной функции, должно быть устранено, даже если это жизнь другого человека.
На втором полюсе — Минти, существование которого предельно убого: чужая страна (действие происходит в Швеции), скрипучая лестница, ведущая в каморку под крышей, разбитая чашка на каминной полке, остывший кофе со сгущенным молоком, дешевенькое изображение мадонны над кроватью да паук на умывальнике под стаканом. У Минти нет ни желаний, ни надежды на лучшее будущее. Дороги ему лишь воспоминания о прошлом: о годах учения в престижной школе Харроу, вообще об Англии, которая в его мыслях выглядит счастливой иллюзией и где остались все близкие ему люди. (Типологически сходный образ зубного врача Тенча появляется в романе «Сила и слава».)
Паук под стаканом—деталь символическая, даже аллегорическая. Минти держит его под стаканом нарочно: смотрит, как долго тот проживет. Однажды паук зашевелился, ему прищемило и оторвало лапку. Теперь он не двигается, притворяется мертвым. Опустившийся на самое дно жизни, Минти и не помышляет о том, чтобы выбраться оттуда.
Но разве более свободен в своем выборе Крог, замкнутый в стеклянной клетке своего бизнеса? Разве он, богатый и всемогущий, счастлив?
В 1926 году писатель принял католичество, и это несомненно повлияло на его творчество. Вопросы веры и безверия, греха и благодати, духа и догмы постоянно оказываются в центре внимания персонажей его книг. Однако неправомерно было бы считать его, как это делают некоторые зарубежные критики, «католическим писателем». Его неприятие любой догмы включает и догматы католической церкви. Некоторые его романы вызывали резкое осуждение клира. Так, роман «Сила и слава» был включен в Индекс запрещенных книг при папе Пии XII; осуждался Ватиканом и роман «Суть дела».
Наверное, лучше всего о значении религии в его произведениях сказал сам Грин: «Я не католический писатель, а пишущий католик». Для Грина вера прежде всего предполагает сострадание. Вера для него не свод законов, не канон, а скорее чувство, быть может, даже и безотчетное.
Никогда не забуду, с каким юмором писатель рассказывал мне о том, как один крупный наш ученый на протяжении нескольких часов пытался выяснить, как он себе представляет святую троицу. «Честное слово,— сказал Грин,— я просто не знал, что мне ему ответить».
Сострадать можно и должно и погрязшему в пороках — такова позиция писателя. Одним из наиболее ярких ее воплощений стал роман «Брайтонский леденец». Его герой — подросток Пинки Браун, главарь одной из гангстерских шаек,— вызывает сострадание и сочувствие писателя. Ряд зарубежных критиков видит в этом образе персонификацию идеи первородного греха, подтверждение изначальной испорченности человеческой натуры. Однако логика образа и всего романа говорит об обратном: Пинки всего лишь подросток, искалеченный нуждой, всеобщим равнодушием. Далеко не случайно, что Пинки в детстве мечтал стать Священником, а стал бандитом. Типичный гриновский парадокс получает точное социально-психологическое объяснение: единственный человек, который пригрел мальчика, позаботился о нем, оказался главарем шайки.
«Жизнь — это ад, в котором мы извечно пребываем» — эта цитата из Марло глубоко потрясает Пинки своей правдивостью по отношению к его судьбе. Честолюбивые мечты Пинки продиктованы стремлением вырваться из кромешного ада повседневности. Даже вера — то чистое, что, по мнению Грина, должно служить опорой человеку,— под влиянием уродства мира принимает извращенную форму. Пинки верит не в бога, а в ад: «Небо было пустым словом. В ад он действительно мог поверить. Мозг способен лишь на то, что он может вообразить. А как вообразишь то, чего никогда не испытывал?»
Грин-католик охотно прощает своим героям и отсутствие веры, и сознательный атеизм. Пожалуй, единственное, что для него неприемлемо ни при каких условиях,— слепое следование абстрактной догме. Ее носительницей в романе выступает Аида Арнольд, которая безжалостно преследует Пинки за то, что тот убил гангстера из враждующей шайки. Она убеждена, что ей предназначено восстановить справедливость.
И Аида Арнольд, знающая «разницу между добром и злом», и закосневшая в праведности безымянная сеньора из романа «Сила и слава», и приемная мать центрального персонажа в «Путеше-ствиях с тетушкой», которая, радея о добродетели, сделала жизнь нелюбимого мужа невыносимой,— все они догматики и фарисеи, которые не нуждаются в сочувствии автора. Ведь им не знакомы ни слабости, ни сомнения, ни угрызения совести, ни раскаяние. Они убеждены в своей «правоте» и без колебания готовы взять на себя функцию возмездия и правосудия. Любая форма насилия, а тем более насилия осознанного, вызывает у Грина неприятие. Вряд ли на самом деле можно насильно сделать человека верующим, справедливым или счастливым.
Проблема выбора между активной и пассивной жизненной позицией— ключевая для большинства романов писателя, но ее конкретное решение существенно менялось на протяжении долгого творческого пути. В ранних книгах Грин склоняется к осуждению активных действий, считая их бессмысленными, а иногда и губительными. Нелепо гибнет Энтони Фаррант, попытавшийся вмешаться в ход событий («Меня создала Англия»); Аида Арнольд, стремясь восстановить справедливость — в ее собственном понимании,— приводит героев к еще горшим бедам...
Но и бремя «божественного милосердия» непосильно для человека. Об этом роман «Суть дела» (1948), одно из лучших — наряду с «Силой и славой» — произведений Грина 40-х годов. Его герой, Скоби, заместитель начальника полиции в одной из маленьких британских колоний в Африке, не зря получил прозвище Скоби Справедливый. Он чувствует личную ответственность за судьбы окружающих, обуреваем жалостью к ним [ В романе «Ведомство страха» (1943) звучит парадоксальная, но глубокая и пронзительная мысль: «Жалость — ужасная вещь! Люди сетуют на любовную страсть. Но самая убийственная страсть — это жалость...» ], пытается взвалить себе на плечи неподъемную ношу—осчастливить близких людей и в то же время сохранить незапятнанным собственное «я». Однако в условиях бездуховного быта африканской колонии, где белые заняты накопительством и мелкими интригами, такая задача не под силу и самому благородному человеку. Изменив самому себе, вынужденно совершив бесчестный поступок, Скоби, ревностный католик, в финале совершает еще один смертный грех—кончает жизнь самоубийством.
«Когда ставишь себе недостижимую цель, плата одна — отчаяние. Говорят, это непростительный грех. Но злым и растленным людям этот грех недоступен. Только человек доброй воли несет в своем сердце вечное проклятье». Очевидно, отношение Грина к Скоби иное, нежели к Аиде Арнольд, но писатель считает, что и его усилия помочь людям тщетны.
Роман «Сила и слава» (1940) — одно из самых знаменитых произведений Грина—дает более широкую и неоднозначную трактовку традиционных гриновских тем — греха и благодати, стойкости и предательства, пределов оправданности активного вмешательства в ход исторического развития, правомерности высшего суда и возмездия.
В 1938 году писатель побывал в Мексике и написал книгу путевых очерков с красноречивым названием «Дороги беззакония» (1939). Художественное воссоздание материала, почерпнутого в Мексике, стало романом «Сила и слава». Действие его относится к концу 20-х — началу 30-х годов, «когда антиклерикализм, устремившийся в экстремистское русло, и насчитывавшая несколько веков католическая традиция стояли друг против друга в конфликте, ничем не смягченном и не опосредованном, хотя конфликт этот был только одной из граней мучительной исторической ломки, которую переживала Мексика». [ С Аверинцев Послесловие—«Иностраннаялитература», 1987,№ 2,с 166 10 ]
Уже говорилось о разнообразии географии в произведениях Грина. Писатель намеренно выбирает местом действия своих романов «горячие» точки планеты — борющийся с французскими колонизаторами Вьетнам («Тихий американец»), Кубу, где правил жестокий режим Батисты («Наш человек в Гаване»), Гаити под бременем кровавой диктатуры Дювалье («Комедианты») и др. Персонажи романов Грина попадают в экстремальные условия, способствующие раскрытию их нравственной сущности, заставляющие делать выбор между порядочностью и предательством; за верность своим принципам им порой приходится расплачиваться свободой, а то и жизнью.
Сюжет романа «Сила и слава» строится на противостоянии персонажей-антагонистов, приверженцев конкретного и абстрактного гуманизма. Один из них—католический священник, последний уцелевший после антиклерикальных гонений в штате Таба-ско. Другой—молодой лейтенант, принципиальный противник церкви, охотящийся за ее служителями, как за вредоносными насекомыми.
Похож ли священник на положительного героя? Вряд ли. Сами прихожане прозвали его «пьющим падре». Он не соблюдает посты, нарушает большинство церковных заповедей и ко всему прочему имеет незаконного ребенка. Однако именно этот, с ортодоксальной точки зрения безусловно грешный человек, сам себя именующий «недостойным», продолжает, рискуя жизнью, исполнять свой священнический долг. Ему и в голову не приходит отказать людям в помощи — ведь другого священника в штате не осталось. «Пьющему падре», затравленному и загнанному, открывается истина, которой скорее всего придерживается и сам писатель: «Иногда ему кажется, что грехи простительные—нетерпение, мелкая ложь, гордыня, упущенные возможности творить добро — отрешают от благодати скорее, чем самые тяжкие грехи. Тогда, пребывая в своей чистоте, он никого не любил, а теперь, погрязший в грехе, понял, что...» Фраза оборвана, но смысл очевиден. Писатель не зря ставит эпиграфом к роману «Суть дела» слова французского писателя Шарля Пеги: «Грешник постигает самую душу христианства... Никто так не понимает христианство, как грешник. Разве что святой?»
«Пьющий падре» вовсе не ищет подвига, не жаждет мученического венца. Он делает все возможное, чтобы его «миновала чаша сия», стремится перейти границу штата и ускользнуть от преследователей.
Но судьбе угодно распорядиться иначе, и он дважды (в начале и в финале книги) отказывается от спасения, ибо не способен бросить человека в беде, даже если этот человек отпетый преступник. Концепция героического деяния здесь, как и в других романах Грина, очевидно перекликается с толстовской. Без громких слов и картинных поз человек неукоснительно исполняет свой долг во имя конкретных людей, сознавая свою ответственность за другого как самый важный нравственный императив.
Антагонист священника, лейтенант, вовсе не отрицательный персонаж, хотя именно благодаря ему гибнет священник. Лейтенант—личность по-своему сложная, по-своему честная и трагическая. Трагическая потому, что логика его жизненной позиции приводит его к убийству. Лейтенант буквально одержим идеей активного вмешательства в жизнь, ненавистной для раннего Грина. Всеми его поступками движет «величие идеи» — без следа стереть прошлое с лица земли, построить новую, лучшую жизнь' «Это его страна, и он обнес бы ее железной стеной, если бы мог, чтобы отгородиться от всего, что напоминает ему о прошлом». С удовольствием наблюдает он недавно происшедшие перемены в городе: «Рядом с кладбищем на холме цементная спортивная площадка, где, как виселицы, в лунной темноте стоят железные качели, раньше там был собор...» Естественно, светлое будущее его горячо любимой родины связано с детством. Но что он, со всей горячностью и искренностью молодости, готов предпринять ради счастья подрастающего поколения?—«Вот за кого он борется. Он изгонит из их детства все, что ему самому приносило одно горе,— нищету, суеверие, пороки... Ради них он был готов испепелить весь мир—сначала Церковь, потом иностранцев, потом политиков,—даже его начальнику придется когда-нибудь сгинуть. Он начнет жизнь с такими вот ребятами заново—с нуля».
Цели у лейтенанта благородные, а вот средства их достижения... Тотальное истребление прошлого ради будущего никогда не давало добрых всходов. Лейтенантом движет не любовь, не сострадание к конкретному человеку, а приверженность к абстрактной идее, ради которой он готов пожертвовать буквально всем. Он искренен, восклицая: «Я хочу отдать людям свое сердце». Но священник, умудренный опытом, видит чуть дальше: «Не выпуская из рук револьвера».
Лейтенант из тех, кто насильно тащит человечество к счастью, такому, каким оно ему представляется. Именно он предлагает хитроумно-безжалостный способ захватить священника: брать в каждой деревне по заложнику, и, если после этого крестьяне дадут приют священнику и не донесут на него, расстреливать заложника. За время облавы лейтенантом было расстреляно трое заложников— тех самых крестьянских бедняков, для которых он намерен строить светлое будущее. О пагубности подобной позиции, когда жизни конкретных людей приносятся в жертву на алтарь абстрактной идеи, размышляет «пьющий падре»: «Политические вожди народа пекутся лишь о делах государства, республики, а судьба этого ребенка важнее всего континента». Как тут не вспомнить знаменитых слов Достоевского о том, что «весь мир познания» не стоит «слезок ребеночка»!
Но парадокс гриновского художественного мира в том, что противостоящие друг другу персонажи вполне соизмеримы по личному бескорыстию своих действий. Более того, они способны уважать друг друга. «Вы хороший человек»,— говорит священник лейтенанту при первой встрече. «Ты неплохой человек»,— вынужден признать и лейтенант незадолго до кровавой развязки.
Оба главных персонажа, как и большинство героев Грина, по-своему одиноки в мире. Но одиночество это принципиально разной природы. «Пьющий падре», никчемный, жалкий, опустившийся, все же нужен людям, хотя крестьяне и не всегда понимают, зачем он остается, навлекая и на них, и на себя смертельную опасность. Но никто в тюрьме, несмотря на обещанную денежную награду, его не выдает. Не выдают его и жители деревень, где берут заложников. Его доброта и способность откликнуться на любой зов рождают в людях ответное чувство, желание помочь и спасти. Несравнимо более одинок лейтенант, жаждущий осчастливить человечество,— конкретным людям его порыв не нужен. Мальчик, ради которого он готов на любые жертвы, после расстрела священника смачно плюет на револьвер лейтенанта.
Многозначен финал романа. Хотя «сила» на стороне лейтенанта, «слава» остается за священником. Его предсмертное «простите», обращенное к казнящим его солдатам,— вовсе не «беспомощное „простите"» (тут приходится не согласиться с С. Аверинцевым [ «А на расстрел он выйдет с беспомощным „простите"». См. послесловие С. Аверинцева, «Иностранная литература», 1987, № 2, с. 167.]), а проявление высшего милосердия, готовность просить прощения у своих убийц за то, что он невольно вводит их в смертный грех.
Духовное начало — а у Грина оно чаще всего совпадает с религиозным, но далеко не ортодоксальным — неистребимо: на место расстрелянного падре пробирается в этот штат другой священник...
Сам писатель всегда считал этот роман одной из важнейших вех на своем творческом пути. Проблемы, поставленные в этой книге, не оставляли его буквально всю жизнь. Как соединить, совместить, сочетать долг-сострадание и долг-борьбу? Что нужнее и плодотворнее? Почти через полстолетия, в иную эпоху, в иной стране и, главное, в иной форме — в форме беседы двух старых приятелей, католического священника и мэра-коммуниста,— развернется новый блистательный философско-религиозный диспут («Монсеньор Кихот», 1982).
В пятидесятые годы в творчестве Грина намечается очевидный сдвиг к социальной проблематике. Трактовка «вечных вопросов» соответственно серьезно меняется.
Грину, как всегда, интересен процесс отторжения человека от навязанной ему догматической морали, ее хрупкость и непрочность при любом, даже самом поверхностном столкновении с реальностью. Существование Августы, буквально каждый день нарушающей общепринятые нормы, истинней, человечнее, нежели бытие внешне благопристойных одиночек, сходящихся на празднование рождества в ресторане. Но значит ли это, что Грин-моралист отказался от своих прошлых взглядов и разделяет гедонистическую концепцию наслаждения жизнью и свободы от каких бы то ни было нравственных обязательств? Вовсе нет.
До встречи с «тетушкой» Пуллинг живет размеренно, рутинно и бездуховно, ибо вряд ли при всем желании можно считать формой духовности разведение георгинов и заботу о сохранности новой газонокосилки.
Существование же «тетушки» определяется страстью и риском. Но оно, если вглядеться повнимательнее, столь же однообразно и рутинно. Волею обстоятельств меняются объекты страсти и декорации повторяющихся рискованных ситуаций. Одним словом, принимая credo «тетушки», Генри меняет рутину покоя на рутину риска. Не более того.
Августа способна не только на страсть, но и на бескорыстную любовь и привязанность, о чем свидетельствуют ее отношения с Висконти. Можно сказать, что ей присуща своего рода жертвенность—ради Висконти она готова поступиться и покоем, и благосостоянием. Но эта жертвенность парадоксального, эгоистического свойства. С ее помощью она «покупает», привязывает к себе аморального авантюриста Висконти, сохраняя при этом, как ей кажется, свою свободу. Великий эгоист, Висконти не знает никакой другой любви, нежели к собственной персоне. И именно его бездушие так привлекает Августу, оставляя ей «чудесное ощущение свободы»: «Я люблю мужчин неуязвимых. Мне никогда не нравились мужчины, Генри, которые нуждались во мне. Нуждаться—значит притязать».
Эта позиция, похоже, не находит в романе достойных оппонентов. Однако это только на первый взгляд. Всю свою жизнь Августа ведет своеобразный заочный спор с сестрой, приемной матерью Пуллинга, «Праведницей». Но, конечно же, не приверженцам догм оспаривать взгляды свободной от всяческих запретов Август.
Есть в романе два персонажа, как бы корректирующих безусловную привлекательность образа «тетушки». Первый — забавный ловкий пройдоха Вордсворт, искренне обожающий Августу, а значит, по ее выражению, «притязающий» на нее. Она относится к нему в лучшем случае как к слуге, а он любит. И не случайно у такой «идейной» жрицы любви, какой является «тетушка» Августа, сообщение о смерти Вордсворта не вызывает буквально никаких эмоций. Вордсворт жил романтической страстью, Августа — эгоистической.
Есть в романе еще один эпизодический персонаж, способный на равных поспорить с жизненной позицией Августы. Это старая дева мисс Патерсон, так сильно полюбившая отца Генри — хотя чувство эт о было совершенно платоническое,— что посвятила его памяти всю свою жизнь. Парадоксальным образом мисс Патерсон не так уж не права, говоря «тетушке»: «Вероятно, вы просто не знаете, что значит любить». Комичная, на первый взгляд, пикировка двух старых дам скрывает серьезное противостояние жизненных позиций. Последний штрих в картину вносит, казалось бы, незначительная деталь. Во время войны мисс Патерсон заботилась о чужих детях, Августа же собралась повидать собственного сына, когда он... ушел на пенсию.
В нелепой и отчасти жалкой мисс Патерсон писателя привлекает начало духовное, способность к преданности и самопожертвованию, возникающим по велению души. Этими качествами «тетушка» Авгус га при всем ее очаровании и обаятельности не обладает...
Писательская мудрость Грэма Грина в том, что он никогда не стремится к резкому, однозначному осуждению персонажей, даже бесконечно далеких от того идеала, который он исповедует. В одном интервью он признался: «...больше всего меня интересует возможность отыскать человеческое начало в человеке, как будто проявляющем наибольшую бесчеловечность». Та же мысль звучит и в романе «Суть дела»: «Любишь человека почти так, как его любит бог, зная о нем самое худшее».
Сегодня Грэм Грин, по общему признанию,— один из крупнейших писателей XX века. Но он, при жизни причисленный i к классикам английской литературы, в свои восемьдесят с лишним лет меньше всего похож на образ хрестоматийного литературного патриарха. Он много путешествует по миру, как и прежде, интенсивно и плодотворно работает. Он продолжает искать свои парадоксальные и неоднозначные ответы на те вечные вопросы, над которыми веками бьются лучшие умы Земли... И ответы эти всегда отмечены глубочайшим знанием человеческой души и непоколебимой верой в беспредельные возможности ее совершенствования...
Г. Анджапаридзе
|
